К 75-летию Великой Победы в Харькове выпустили уникальную книгу воспоминаний «Спасибо, солдаты, за год 41-й, за год 45-й». Издание разделено на четыре части, одна из которых – рассказы от первого лица, воспоминания детей войны о военном лихолетье и первых послевоенных годах.
Летом 1941-го Раисе Федоровне Пальчик – в будущем учителю-легенде Украины и, в частности, ХГУ «НУА» - было всего два года. Однако детская память запечатлела яркие моменты, которые тонкой нитью пронеслись через всю жизнь.
«У всех, в том числе и у меня, первые воспоминания – о еде. Я помню себя маленькой, мне все время хочется кушать, хотя бы крошку хлеба. Представляю, как держу ее во рту, перекатываю языком, рассасываю и не глотаю. Я даже знаю, где искать эту крошку – в шкафчике, в выбоинке по центру полки. Вероятно, там хранили когда-то хлеб. Ничего не сказав братьям, я взбираюсь на табуретку и ладошкой медленно вожу по полочке. Вот и вмятина, но там – ни крошки! Обреченная, стою на табуретке, а старший брат в это время с укором говорит среднему: "Сколько еды пропало, что я маме про вас скажу!?" Это средний брат, видно, тоже был голоден, и поспешил съесть мелкую картошку, сваренную в мундирах. Но голодный желудок не принял эту еду, и вот она лежит на полу около печки».
По словам Раисы Федоровны, во время войны голод во многом управлял поступками детей - ели все, что можно и что нельзя.
«В память врезалась картина: мы, трое детей, за ужином сидим вдоль стола. Перед каждым – неполный стакан молока, а в торце сидит мама и жует серу (гудрон или парафин). Эту «серу» можно было жевать, но не есть – жевание заглушало чувство голода. Однажды на станцию пришел состав, в котором была цистерна с глицерином. Одна из цистерн протекала. Запах и вкус привлекли мальчишек. Толя, средний брат, вместе с другими ребятами ухитрился напиться этого «меда», да и домой принести полный ковшик. Мне этот «мед» не понравился, а для брата последствия оказались ужасными: его жизнь и здоровье долго еще висели на волоске».
Женщина вспоминает: разговоры о фронте велись все время. Мальчишки мечтали воевать, строили планы – в те времена даже дети готовы были защищать Родину.
«Старшие братья психологически готовили себя к фронту. Помню, как мы по очереди держали над пламенем свечи свои худенькие детские ладошки – так проходили тест на готовность быть партизаном. А вот другая картина всплывает в памяти. Вдоль железнодорожного полотна натянута проволока. Я, сидя, раскачиваюсь на ней, как на качелях, мне очень страшно: сосед Гена Карунников и мои братья лежат на шпалах между рельсами, втянув голову в плечи, закрыв ее руками, и ждут, когда над ними промчится поезд. Вот он показывается из-за поворота – огромный, гремящий состав, похожий на чудовище. Я с ужасом закрываю лицо руками... Я однажды рассказала об этом своему брату, уже пенсионеру, и спросила, зачем они это делали. Он ответил, что это была психологическая подготовка к тому, что во время боевых действий немецкий танк может пройти над окопом».
Раиса Пальчик говорит: на всю жизнь осталось чувство вины перед папой. Декабрь 1945-го… Глава семьи вернулся с войны.
«Мы катались на горке. Прибежали какие-то люди, с криками: "Твой отец вернулся!", - чуть ли не волоком потащили меня домой. И вот я стою на пороге комнаты. В ней много людей. Старший брат обнимает большого незнакомого мужчину. Меня подталкивают: "Иди, это твой папа". Но я не двигаюсь с места – я не знаю этого человека, ведь он ушел на фронт, когда мне было два года. Много усилий ему пришлось тогда приложить, чтобы завоевать мое доверие. И вот уже будем праздновать 75-летие Великой Победы, и я понимаю, что Победа была достигнута потому, что у каждого участника той войны ВНУТРИ была наша СТРАНА. Это главное».
Коллегу Раисы Федоровны, Людмилу Артеменко, война застала в Казахстане. Женщина вспоминает, как в 1944 году ее дедушке, кочегару паровоза, удалось попасть в Казахстан, забрать дочь с тремя детьми и привезти в Харьков.
«Папу оставили ещё на три года работать в Казахстане. Жили мы на Холодной горе, в частном доме дедушки и бабушки. Жили трудно, несмотря на то, что моя мама и дедушка получали пайки. Во время и после войны все работающие и семьи, потерявшие кормильца, получали продуктовые карточки. Одной из основных обязанностей моей двоюродной сестры и меня было получение по карточкам хлеба. Нужно было встать рано, довольно далеко идти до магазина и выстоять в огромной очереди в любую погоду. Бабушка надевала на меня какое-то старое большое пальто, закутывала в старый пуховый платок, завязывала узлом на спине, на ноги – валенки и отправляла меня вместе со старшей девятилетней сестрой в очередь за хлебом. В очереди – одни женщины с детьми разного возраста. Положенную порцию хлеба взвешивали на весах, и мы с сестрой с трепетом ждали – будет ли к «буханке» довесок граммов сто. Его нам разрешалось съесть по дороге домой. К буханке прикасаться было нельзя, так как сначала бабушка должна была разделить на работающих, чтобы они могли и дома съесть кусочек, и с собой на работу взять».
Людмила Александровна рассказывает: после освобождения Харькова в городе было много военнопленных немецких солдат. Их использовали на восстановительных работах. Одна из групп работала на строительстве Холодногорского моста, и соседские дети бегали на них смотреть.
«Иногда брали и меня. Вокруг рабочей площадки была высокая ограда, стояла вооружённая охрана с огромными овчарками, а за оградой стояли наши женщины. Кто-то ругался, проклинал их, кто-то плакал, а кто-то бросал пленным картошку и свёклу. Меня это очень удивляло – фашисты, звери, а их подкармливают. Но однажды я услышала, как какая-то женщина сказала: "Может, и моему сыночку где-то дадут поесть". Я рассказала об этом бабушке, она заплакала и сказала, что сын этой женщины так же, как и её младший сын, мой родной дядя, "пропал без вести"», - делится Людмила Александровна.
Артеменко вспоминает: в 1947 году из Казахстана вернулся отец, и жить стало немного легче. Мама, экономист по образованию, умела очень хорошо шить, и когда Людочка шла в первый класс, сумела из довоенных сохранившихся вещей сшить дочери форменное платье, передник и банты.
«Считалось, что я хорошо одета. Когда я пошла в первый класс, отцу выделили комнату на Панасовке, в жилищном кооперативе. Нужно было топить печку, электричества часто не было. Керосиновую лампу мне не разрешали зажигать, и зачастую приходилось сидеть с фитильком – в блюдце наливалось растительное масло, из ваты делали длинный фитилёк. Такого освещения часа на два хватало, но я и этому была рада: низкий первый этаж, окно ниже роста взрослого человека, очень было страшно, особенно с наступлением темноты. Родители работали допоздна, сестра – в школе на третьей смене. Домашние письменные задания многие школьники выполняли на полях газет. Моей сестре покупали тетради на «чёрном рынке», и она очень бережно к ним относилась. Как-то я не выдержала и что-то «накалякала» на обложке одной тетради. Сестра пожаловалась пришедшей с работы маме, и она меня шлёпнула, а сама села и расплакалась. Поздно вечером, сквозь сон, я слышала, как мама рассказывала об этом папе. Он вздохнул и сказал, что надо ещё немного потерпеть и всё у детей будет».
Когда началась Вторая мировая война, семья профессора ХГУ "НУА" Тамары Тимошенковой (тогда - пятилетней Тамары Бровкиной) жила в Москве. Женщина рассказывает: прочувствовать всей трагичности положения в своем возрасте она не могла. Память сохранила многие моменты, но маленькой девчушкой они воспринимались как игра.
материалы предоставлены ХГУ "НУА"
