Великий поэт в Харькове

Сергей Есенин (1895 — 1925 гг.) жил в Харькове с 31 марта по 22 апреля 1920 года, и эти три недели вышли чрезвычайно насыщенными — как для него, так и для Харькова.

В Харьков Есенина и его в то время неразлучного друга поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа позвал с собой их приятель Александр Сахаров, который «как заведующий отделом полиграфии ВСНХ, был командирован на Украину для участия в организационном совещании украинских полиграфических отделов». Сахаров выхлопотал поэтам необходимые для поездки документы от своего управления, а что касается денег на дорогу, то, как писал Мариенгоф в «Романе без вранья»: «Весь последний месяц Есенин счастливо играл в карты. К поездке поднасобирались деньги». И там же раскрывает причины, по которым они с Есениным решили оставить Москву: «В весеннюю ростепель собрались в Харьков. Всякий столичанин тогда втайне мечтал о белом украинском хлебе, сале, сахаре, о том, чтобы хоть недельку-другую поработало брюхо, как в осень мельница».

Итак, из Москвы они выехали 23 марта, поезд до Харькова — Гражданская война, разобранные пути, заградотряды — шел восемь суток. Ехали в теплушке, было холодно, и все время топили печку, по очереди дежуря возле нее, еды в спешке никакой захватить не успели, но — наверное, в последний момент на вокзале купили — было у них с собой семь коробок конфет…

«Идем по Харькову — Есенин в меховой куртке, я в пальто тяжелого английского драпа, а по Сумской молодые люди щеголяют в одних пиджачках. В руках у Есенина записочка с адресом Льва Осиповича Повицкого — большого его приятеля. У Повицкого рассчитывали найти в Харькове кровать и угол», - писал Мариенгоф.

С Есениным Повицкий познакомился в 1918-м в московском Пролеткульте, они сдружились, вместе с другими писателями организовали собственное издательство «Трудовая артель художников слова», где Есенин был заведующим, Повицкий — казначеем, просуществовавшее недолго.

Повицкий выступал с докладами о поэзии Есенина и вообще был большим пропагандистом его творчества. А в Харькове в газете «Наш голос» (11 апреля 1919 года) Повицкий опубликовал статью «Имажинисты».

В Харькове: оттаял после холодной Москвы

«Меня друзья давно звали в Харьков — город и без того мне близкий по студенческим годам. Я приехал в Харьков и поселился в семье моих друзей. Конечно, в первые же дни я им прочел все, что знал наизусть из Есенина. Девушки, а их было пятеро (дочери Лурье), были крайне заинтересованы как стихами, так и моими рассказами о молодом крестьянском поэте. Можно себе представить их восторг и волнение, когда я, спустя немного времени, неожиданно ввел в дом Есенина. Он только что приехал в Харьков с Мариенгофом, и я их встретил на улице. Конечно, девушки настояли на том, чтобы оба гостя поселились у нас, а те, разумеется, были этому очень рады, ибо мест в гостиницах для таких гастролеров в то время не было», - писал Повицкий.

В изложении Мариенгофа сцена случайной встречи друзей и поселения выглядит следующим образом:

«Спрашиваем у встречных:

— Как пройти?

Чистильщик сапог кому-то на хромовом носке ботинки наяривает полоской бархата сногсшибательный глянец.

— Пойду, Анатолий, узнаю у щеголя дорогу.

— Поди.

— Скажите, пожалуйста, товарищ…

Товарищ на голос оборачивается и, оставив чистильщика с повисшей недоуменно в воздухе полоской бархата, бросается с раскрытыми объятиями к Есенину:

— Сережа!

— А мы тебя, разэнтакий, ищем. Познакомьтесь: Мариенгоф — Повицкий.

Повицкий подхватил нас под руки и потащил к своим друзьям, обещая гостеприимство и любовь. Сам он тоже у кого-то ютился. Миновали уличку, скосили два-три переулка,

— Ну, ты, Лев Осипович, ступай вперед и вопроси. Обрадуются — кличь нас, а если не очень, повернем оглобли.

Не прошло и минуты, как навстречу нам выпорхнуло с писком и визгом штук шесть девиц.

Повицкий был доволен.

— Что я говорил? А?

Из огромной столовой вытащили обеденный стол и, вместо него, двухспальный волосяной матрац поставили на пол.

Было похоже, что знают они нас каждого лет по десять, что давным-давно ожидали приезда, что матрац для того только и припасен, а столовая для этого именно предназначена. Есть же ведь на свете теплые люди!»

Дом, где поселились Есенин и Мариенгоф, стоял на улице Рыбной (теперь — Кооперативная), 15. Он, как и вся нечетная часть улицы отсюда до Московского проспекта, был разрушен во время Второй мировой. Сейчас на этом месте пустырь — где вообще-то мог бы стоять какой-нибудь памятный знак, стела или что-то такое: «На этом месте находился дом, в котором с 31 марта по 22 апреля 1920 года жил выдающийся...» и т. д. И городу было бы хорошо, и туристам небезынтересно.

Пребывание Есенина в доме превратилось в сплошное празднество. Есенин был тогда в расцвете своих творческих сил и душевного здоровья. Есенин целые вечера проводил в беседах, спорах, читая свои стихи, шутил и забавлялся от всей души.

Девушки ему поклонялись открыто, счастливые и гордые тем, что под их кровлей живет этот волшебник и маг художественного слова. Есенин из этой группы девушек пленился одной.

Как вспоминал Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин вывез из Харькова нежное чувство к Евгении Лифшиц — восемнадцатилетней девушке с библейскими глазами. «Девушка любила поэзию. На выпряженной таратайке, стоящей среди маленького круглого двора, просиживали они от раннего вечера до зари. Девушка глядела на луну, а Есенин в ее библейские глаза. Толковали о преимуществах неполной рифмы... Есенину невозможно нравилось, что девушка с библейскими глазами вместо «рифма» произносила «рыфма». Он даже стал ласково называть ее «Рыфмочка», — вспоминал Мариенгоф.

Целомудренные черты её библейски строгого лица, по-видимому, успокаивающе действовали на «чувственную вьюгу», к которой Есенин прислушивался слишком часто, и он держался с ней по-рыцарски благородно.

«Есенин часто оставался дома. Вечером мы выходили во двор, где стоял у конюшни заброшенный тарантас. Мы в нем усаживались тесной семьей, и Есенин занимал нас смешными и трогательными рассказами своих детских лет. Изредка к тарантасу подходил разгуливавший по двору распряженный конь, останавливался и как будто прислушивался к нашей беседе. Есенин с нежностью поглядывал на него», - писал Повицкий.

Единственное «харьковское» стихотворение

Однажды за обеденным столом одна из молодых девушек, 16-летняя Лиза, стоя за стулом Есенина, вдруг простодушно воскликнула: «Сергей Александрович, а вы лысеете!», — и указала на еле заметный просвет в волосах Есенина.

Есенин мягко улыбнулся, а на другое утро за завтраком прочел нам:

По-осеннему кычет сова

Над раздольем дорожной рани.

Облетает моя голова,

Куст волос золотистый вянет.

Полевое, степное «ку-гу»,

Здравствуй, мать голубая осина!

Скоро месяц, купаясь в снегу,

Сядет в редкие кудри сына.

Скоро мне без листвы холодеть,

Звоном звезд насыпая уши.

Без меня будут юноши петь,

Не меня будут старцы слушать.

Новый с поля придет поэт,

В новом лес огласится свисте.

По-осеннему сыплет ветр,

По-осеннему шепчут листья.

Девушки просветлели и от души простили свою молодую подругу за ее вчерашнее «нетактичное» восклицание.

Очень заботили Есенина дела издательские. В Москве издаваться становилось все труднее и труднее, и он искал возможностей на периферии. В Харькове, ему удалось выпустить небольшой сборник стихов. Стихи были напечатаны на такой бумаге, что селедки бы обиделись, если бы вздумали завёртывать их в такую бумагу.

Есенин в гостях у Хлебникова

В Харькове Есенин с товарищами решили зайти к Хлебникову, который жил на Чернышевской в доме №16 в большой комнате, практически лишенной мебели (металлическая кровать без матраца и табурет), и зарабатывал на пропитание починкой обуви.

Хлебников сидел на полу и копошился в ржавых гвоздиках. На нем был длинный черный сюртук с шелковыми лацканами и парусиновые брюки, на правой руке - сапог. Он встал гостям навстречу и протянул руку с обувью.

«Это что у вас, Велемир Викторович, сапог вместо перчатки?» – спросил Есенин.

«Да вот, сапоги точаю», - отвечал Хлебников.

На встрече двух литературных гигантов родилась идея провести в местном театре собрание поэтов, в котором Хлебникову отводилась бы особая роль.

«Велемир Викторович, вы ведь председатель земного шара, - сказал Есенин. - Мы хотим в Городском харьковском театре всенародно и торжественным церемониалом упрочить ваше избрание».

Еще в 1916 году Велемир Хлебников создал одну из самых замечательных в истории мировой литературы утопий – Общество председателей земного шара, или «Союз 317-ти». Собрание 317-ти деятелей культуры и отчасти политики должны были реализовывать идею мировой гармонии. В союз 317-ти, к слову, входили Всеволод Иванов, Сергей Прокофьев, Рабиндранат Тагор, Александр Керенский и Герберт Уэллс. Сам Хлебников назначил себя первым Предземшара.

Избрание предземшара

19 апреля 1920 года в Харьковском театре состоялся знаменитый поэтический вечер, центральным событием которого и стало необычное избрание Председателя земного шара.

Хлебников стоял на сцене в холщовой рясе, босой и со скрещенными на груди руками. Есенин читал нечто вроде акафистов. После каждого четверостишья Хлебников едва слышно произносил: «Верую».

«Велемир, говорите громче. Публика ни черта не слышит», - возмущался Есенин.

«Но при чем же здесь публика?» – вопрошал Хлебников, совершенно четко обозначая различие взглядов на происходящее. Есенин воспринимал избрание Предземшара как шоу. Хлебников - как таинство.

В завершение процедуры Есенин надел на палец Хлебникову исполнявшее роль символа Земного шара кольцо, взятое напрокат у поэта Глубоковского. И в целом мероприятие прошло на ура - при всеобщем благорасположении публики и без эксцессов, если не считать того, что Глубоковский отобрал у Велемира Викторовича свое кольцо назад, оставив Предземшара без символа власти.

Идея всепланетного председательства оказалась чрезвычайно популярной и дожила до наших дней.

Председатели Земного шара продолжали посвящать в сообщество новых членов. Последним из представителей первого «Союза 317-ти» была одна из сестер Синяковых – Мария, художница-диссидент, которой в свое время Хлебников посвятил поэму «Синие оковы». В различные годы Мария Синякова посвящала в председатели поэтов, писателей, художников.

И совсем уже недавно – 17 января 2017 года - на V Международном литературно-музыкальном фестивале «Звезда Рождества» в Запорожье новым председателем земного шара был избран поэт, писатель, публицист и философ Анатолий Мозжухин.

Поэта спасли вооруженные матросы

Уличные выступления Есенина в Харькове запомнились нескольким мемуаристам:

А.Мариенгоф:

«В пасхальную ночь (с 10-го на 11 апреля) на харьковском бульваре, вымощенном человеческой толпой, читали стихи.

Есенин своего «Пантократора».

В колокольный звон вклинивал высоким, рассекающим уши голосом:

Не молиться тебе, а лаяться

Научил ты меня, господь.

Толпа в шлемах, кепках и картузах, подобно огромной черной ручище, сжималась в кулак.

Когда Есенин кончил, шлемы, кепки и картузы подняли его на руки и стали бросать вверх. В пасхальную ночь. В колокольный звон.

Хорошая проверка для стихов».

Л.Повицкий:

«Один, без Мариенгофа, Есенин иногда делал более интересные вещи. Утром, в один из дней пасхи, мы с ним вдвоем прогуливались по маленькому скверу в центре города, против здания городского театра. Празднично настроенная толпа, весеннее солнце, заливавшее сквер, вызвали у Есенина приподнятое настроение.

— Знаешь что, я буду сейчас читать стихи!

— Это дело! — одобрил я затею.

Он вскочил на скамью и зычным своим голосом, еще не тронутым хрипотой больничной койки, начал импровизированное чтение. Читал он цикл своих антирелигиозных стихов.

Толпа гуляющих плотным кольцом окружила нас и стала сначала с удивлением, а потом с интересом, слушать чтеца. Однако когда стихи приняли явно кощунственный характер, в толпе заволновались. Послышались враждебные выкрики. Когда он резко, подчеркнуто, бросил в толпу:

Тело, Христово тело

Выбрасываю изо рта!

Раздались негодующие крики. Кто-то завопил:

— Бей его, богохульника!

Положение стало угрожающим, тем более что Есенин с азартом продолжал свое совсем не «пасхальное» чтение.

Неожиданно показались матросы. Они пробились к нам через плотные ряды публики и весело крикнули Есенину:

— Читай, товарищ, читай!

В толпе нашлись сочувствующие и зааплодировали. Враждебные голоса замолкли, только несколько человек, громко ругаясь, ушли со сквера.

Есенин закончил чтение, и мы вместе с матросами, дружески обнявшись, побрели по праздничным улицам города. Есенин рассказывал им про Москву, про себя, расспрашивал об их жизни.

Расстались мы с матросами уже к вечеру».

И вероятно, о том же случае — Эммануил Герман:

«Помню, в Харькове же читал он в уличном скверике «Небесного барабанщика». Народу сбежалось, как на драку. Няни, прислуги, красноармейцы — обычная воскресная публика городского сквера.

Кто-то возмутился. Красноармейцы заступились:

— Не мешай. Пусть читает!»

«Посиделки» харьковских врачей

Из воспоминаний Повицкого: «В назначенный день поздно вечером мы отправились по указанному нам адресу. Нас встретили градом упреков за опоздание и предложили «догонять» пирующих. Стол был сервирован на славу, вина было вдоволь, хозяева-врачи блеснули и пирогами и всякими другими, для москвичей особенно аппетитными, домашними яствами. Мы сели «догонять».

Два-три раза Есенин, по настойчивому требованию гостей, читал стихи. Подогретые вином, а теперь не менее хмельной брагой есенинского слова, гости вскакивали с места, бросались к чтецу и целовали его так, как умеют только добрые украинцы.

Мы пили, пели, славили Шевченко и Пушкина, гордились нашей Родиной, вспоминали её великого печальника Некрасова.

Прошло часа три. Я, сидя между двумя молодыми женщинами, спокойно «догонял» пьющих. Соседки мои, казалось, пили не меньше моего. Случайно подняв глаза на висевший против меня портрет на стене, я заметил, что лицо на портрете двоится у меня в глазах. Я понял, что перешагнул через мою обычную алкогольную норму. Потихоньку, под шумок пирующих, я поднялся и побрел по комнатам просторной квартиры.

Шатаясь, я добрел до спальни хозяев. Здесь я без чувств повалился на постель.

Почти в одно и то же время поднялся и Есенин из-за стола, также побрел по комнатам, ища тихого пристанища, попал в спальню и повалился на другую кровать.

Очнулся я от шума голосов, женский голос громко повторял:

— Вы ведь труп, что же Вы целуете мне руки!

Есенин полулежа, целовал руку хозяйке, которая его спасала не то нашатырём, не то одеколоном.

Когда заметили наше отсутствие за столом, пошли нас искать и нашли нас обоих в спальне без чувств. Нам оказали «скорую медицинскую помощь», благо во врачах недостатка не было, мы полежали спокойно полчаса и вернулись в столовую. Однако, «догонять» пирующих мы уже не стали: врачей-украинцев не догонишь…

Мариенгоф почему-то пострадал меньше нашего».

Добывал березовый сок в саду им. Шевченко

После поездки Есенина в наш город, кроме воспоминаний очевидцев, остались и фотографии — сохранилось всего пять из них. На одном из снимков поэт запечатлен во время прогулки по парку Шевченко (тогда это был городской сад) вместе с Эмилем Кротким и его женой, поэтом Борисом Гатовым, Мариенгофом, Сахаровым и некоей Фани Шерешевской. А фотографировал их писатель Алексей Чапыгин. Во время той прогулки по парку озорной Есенин взял нож стал что-то вырезать на березе. Сзади него вдруг откуда ни возьмись появился местный садовник, который строго отчитал поэта. Есенин сказал, что он «добывает сок», чем вызвал всеобщий смех — в это время года никакого сока у березы, выпустившей листья, уже не могло быть.

Источник: Харьков: люди, события, даты