Страшные воспоминания

Именно война, увиденная глазами детей, предстает перед людьми, живущими десятилетия спустя, наиболее ужасной. За подчас трогательными, подчас наивными детскими впечатлениями раскрываются весь ужас и трагизм тех страшных лет. Воспоминания людей, переживших детьми оккупацию Харькова, порою рассказывают о военной истории города больше, чем информация штабов, мемуары генералов и монографии ученых.

Взрослое детство

Харьков начали бомбить уже в июле 41-го. Певица Людмила Гурченко встретила войну в Харькове. Она описала этот период в своей книге «Мое взрослое детство»:

«Во Дворец пионеров попала бомба. Середина здания, там, где был центральный вход, разрушена. Окна выбиты. А как же красные пушистые рыбки? Где они? Успели их спасти?

Городской Пассаж, что напротив Дворца, был разрушен совершенно, и даже кое-где еще шел дым.

Я так любила ходить в Пассаж с мамой! Мне он запомнился как сказочный дворец! Много-много света! И сверкают треугольные флакончики одеколонов «Ай-Петри», «Жигули», «Кармен»... Их много, бесчисленное количество. И мама — счастливая, как на Первое мая. А теперь бугристая, еще горячая груда камней…

Папа ушел на фронт. Мы с мамой остались в Харькове. Филармония, за которой они числились, имела строгий лимит на эвакуацию. В первую очередь эвакуировали заводы, фабрики, предприятия. А филармония, и тем более нештатные работники, позже... Так мы и просидели на переполненном вокзале с чемоданами и мешками, потом вернулись домой.

Папа ушел. Он унес с собой баян, а вместе с ним унес самые прекрасные песни, самый светлый праздник Первое мая, самое лучшее в жизни время. Время — «до войны»…

24 октября 1941 года в город Харьков вошли немцы. В городе как будто все вымерло. Только по булыжной мостовой Клочковской улицы шли немецкие войска, ехали машины, танки, орудия. Клочковская находилась внизу от нашего дома. Не было ни выстрелов, ни шума. Жители группками, осторожно спускались вниз к Клочковской, чтобы поближе разглядеть — какие же они, немцы?

Немцы шли, ехали молча. Никакой радости, никакого ликования по поводу взятия крупного города не было. Все холодно, четко, равнодушно. На жителей они не смотрели. Смотрели вперед, насквозь. Мы разглядывали их дымчато-серую военную форму, лица, погоны. У некоторых под подбородками висели железные кресты. Впервые видели немецкие танки, тоже с крестами.

Несколько дней было затишье... Вообще не чувствовалось, что вошли враги. А где же война?

Началось все потом, попозже.

Началось с того, что собрали всех жителей нашего дома, оставшихся в оккупации, и приказали освободить дом. «Здесь будет расквартировываться немецкая часть». Первый раз я услышала немецкую речь…

На каждом доме немцы вывешивали приказы-объявления. В них говорилось, что в такое-то время всем здоровым и больным, с детьми — независимо от возраста — собраться там-то. За невыполнение приказа — расстрел.

Главным местом всех событий в городе был наш Благовещенский базар. Здесь немцы вешали, здесь устраивали «показательные» казни, расстрелы.

Жители города сотнями шли со всех концов на базар. Образовывался плотный круг. Впереди — обязательно дети, чтобы маленьким все было видно. Внутри круга — деревянная виселица со спущенными веревками. На земле несколько простых домашних скамеек или деревянных ящиков.

Операция «Партизан» была самая длинная, изуверская и... «торжественная». Самого слова «партизан» немцы боялись патологически. Мужчин в городе было очень мало. Но и те немногие прятались по домам. Выходили только ночью. Носили в дом воду, выполняли тяжелые работы для семьи. К январю–февралю 1942 года в каждом мужчине немцам чудился партизан. К казни «партизан» немцы готовились, тщательно режиссировали это «зрелище».

Из машины, очень медленно, выводили несколько человек босиком, в нижнем белье, со связанными руками. Они стояли на трескучем морозе так долго, что это казалось вечностью...»

«Ну все, немцам здесь труба»

Александр Крапивный, ученый- биолог, профессор, встретил войну 12-летним мальчишкой. Жизнь в оккупированном Харькове он описал в своих воспоминаниях «Эдельвейсы».

«По-настоящему я почувствовал войну в первые бомбежки. Дикий вой, толчок взрыва и сердце в пятках — вот что такое война. Соседи уходили в бомбоубежище, мы нет. Бабусю укрывали одеялом, а сами становились в проеме дверей. Очень знающий человек сказал нам, что это самое безопасное место…

Бои шли на подступах к городу и на окраинах. Два дня мы слышали тяжелый грохот и видели зарницы в полнеба. За день до вступления немцев я с моим одноклассником Володькой Михайловым вышел на Сумскую у пединститута. Здесь улицу пересекала баррикада из мешков с песком, и около нее бродили человек пять красноармейцев с винтовками.

Ребята были грязные, измученные, какие-то отрешенные.

— Ну все, немцам здесь труба, — сказал Вовка,— куда им через баррикаду перебраться…

Пять человек ждали немцев с винтовками и котелками вина. Это были последние наши солдаты, которых я видел перед приходом немцев.

Потом мне рассказывал Вовка (он жил почти рядом), что красноармейцы два часа отстреливались от немцев. Один из них погиб, и, когда кончились патроны, остальные ушли. Тот веселый парень, что разговаривал с нами, забежал к Володьке во двор, и его переодели соседи моего приятеля.

Утром я вышел на улицу и увидел высоких солдат, лазивших по развалинам, — они собирали винтовки вчерашних красноармейцев. Я не сразу сообразил, что это немцы…

Вверх по Сумской шел обоз. Здоровенные лошади, я таких в жизни не видел, тащили окованные повозки. На козлах сидели солдаты и вместо «но» кричали «йо-йо» и чмокали губами.

Когда повозки катились с горки, они тормозили ручными тормозами, и повозки, скрипя, останавливались.

— Вот это техника, — говорил рядом со мной дедок в ватнике, — куда нам.

Немцы, как видно, решили остаться у нас надолго. Везде расклеили приказы, где за всякую малость полагался расстрел. Правда, расстрелянных я не видел. А вот повешенных — сколько угодно. Мне было очень страшно, когда я увидел на Сумской повешенную Талочку Никитину, дочь нашей приятельницы Анны Ивановны. Они часто заходили к нам до войны. Талочка висела босая, иней покрыл ее лицо и ноги. Рядом висело еще человек десять, и у каждого на груди табличка. Бабушка мне не поверила и ходила смотреть сама. Она пришла заплаканная и сказала:

— Повесили комсомольцев — подпольщиков. Бедная Анна Ивановна.

Потом кто-то бросил бомбу в немецкий штаб и прикончил десяток немцев. Потом взорвали Холодно-горский мост, потом еще что-то. Говорили, немцы расстреляли 500 заложников: за каждого офицера по 50 русских и за солдата — по десять. Точная арифметика.

Так мы и жили — от страха к страху. От полуголода к голоду…»

«Наше дело правое»

Профессиональный военный, харьковчанин Виктор Лупандин — автор воспоминаний «Война глазами подростка», «Об оккупации». О периоде жизни в Харькове военной поры Виктор Артемович рассказывал так:

«В то время мне было 12 лет, и я вместе с семьей жил в городе Харькове. В свои 12 лет я стал невольным свидетелем страшной трагедии, которая потрясла весь цивилизованный мир. Началась Великая Отечественная война. Эти события до сих пор остались у меня в памяти. Утром 22 июня отец, мама и я стояли в очереди за керосином. До войны во всех городах на центральных улицах и площадях висели громкоговорители. Работала тогда всем известная радиостанция «Коминтерн», и никто не обратил внимания, что вместо трансляции последних новостей звучали песни: «Если завтра война», «Три танкиста», «Катюша» и другие популярные в то время песни. И тут объявили, что будут передавать важное сообщение. В 12:00 по радио выступил Вячеслав Молотов, Председатель Совнаркома СССР. Он объявил, что фашистская Германия без объявления войны напала на СССР и что по всей границе идут ожесточенные бои. Последние слова его были: «Наше дело — правое, враг будет разбит, победа будет за нами»…

На здании Дома Красной Армии появилась большая карта боевых действий, где флажками отмечалось положение наших и немецких войск. Однако через неделю ее сняли. Вместо нее появилось огромное живописное полотно на былинную тему, изображающее трех русских богатырей. Правда их лица представляли собой лица трех маршалов, Тимошенко, Ворошилова и Буденного, которые руководили обороной трех направлений: Буденный — южного, Тимошенко — центрального, Ворошилов — северного. Через несколько дней его сняли. Вместо богатырей появился плакат художника Ираклия Тоидзе «Родина-мать зовет!». Он висел до начала уличных боев за Харьков. По радио регулярно передавались сводки «Сов-информбюро», где сообщалось, что наши войска после упорных боев оставили такой-то город. Бои шли уже в глубине Украины, и немецкие войска приближались к моему Харькову. Я и мои сверстники (все пионеры) воспринимали войну как большую игру, ведь мы воспитывались по книгам Аркадия Гайдара. В те времена очень популярной была его повесть «Тимур и его команда». В середине июля над городом появился первый немецкий самолет. Летел он днем, погода была солнечная, снизу он казался чуть больше спичечного коробка. Вся зенитная артиллерия города открыла по нему огонь, не причинив ему вреда. Сделав круг над городом, он улетел. Так я впервые соприкоснулся с войной».