По силе дарования Чичибабин, безусловно, является одним из лучших мастеров поэзии ХХ века. Но харьковским поэтам зачастую не везло с официальным признанием, тиражами и массовой популярностью. Везло в ином. В этом – нет.
О том, что в Харькове живет очень крупный литератор Борис Чичибабин в советские времена знали единицы фанатов поэтического искусства. Для прочих это был малоприментный мелкий служащий Харьковского трамвайно-троллейбусного управления (на здании "Горэлектротранса" вполне можно вешать соответствующую мемориальную доску).
Чичибабину повезло пережить войну. По некоторым данным, из призывников начала 20-х годов рождения с фронтов не вернулись 97%. Борис Чичибабин служил в Закавказье, до которого боевые действия не докатились.
После войны вернулся в Харьковский университет, где до войны начинал учиться на историческом факультете, однако перевелся на филфак, решив посвятить себя литературе.
Карьера молодого литератора фактически оборвалась, не начавшись.
В один из дней июня 1946 года поэт шел на свидание – как писал в свое время Маяковский: "Мир огро́мив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний". Подошли двое в штатском, сказали: "Пройдемте".
Чичибабин опоздал на свидание на пять лет… Ровно столько отмерил советский суд, самый гуманный в мире.
Срок по тем временам считался "детским". Тогда в стране пользовался популярностью печальный анекдот, в котором приговоренного к 10-ти годам лишения свободы спрашивали: "За что?" На ответ "Ни за что" отвечали: "Ни за что 5 лет дают, а у тебя 10".
Чичибабин в точном соответствии с анекдотической историей отвечал – "Ни за что…" – поэтому о причинах ареста и приговора исследователи только строят догадки. По одной из версий, в стенгазете разместили стихотворение Чичибабина со строчками: "Грустно мне: я ни во что не верю — Ни в любовь, ни в жизнь, ни в коммунизм".
С чего бы грустить аж до такой степени, чтобы ни во что не верить молодому человеку едва за двадцать – вопрос риторический. Неверие в коммунизм не то чтобы запрещалось, но и не приветствовалось. Особенно в газетах. Хоть и стенных.
Но вряд ли именно эта история затянул Чичибабина в жернова репрессий. Тогда бы он пошел как участник контрреволюционной группы вместе с редактором газеты, комсоргом, возможно, и деканом факультета. А это уже совершенно иная мера ответственности.
Версия номер два гласит, что Чичибабин сочинил частушку полукрамольного содержания:
"Пропечи страну дотла,
Песня-поножовщина,
Чтоб на землю не пришла
Новая ежовщина!"
Ежов к тому времени давно был репрессирован как враг народа. Особо заступаться за него ни у партии, ни у органов госбезопасности мотивов не было. Но и проявление несанкционированной политической активности со стороны граждан тоже не приветствовалось.
Чичибабин оказался уникальной личностью среди литераторов, пострадавших от репрессий.
Солженицын разразился объемнейшим "романом" про ГУЛАГ. Шаламов написал знаменитые "Колымские рассказы". Евгения Гинзбург вошла в лагерную прозу с двухтомным "Крутым маршрутом".
Чичибабин же никогда не вспоминал о своем пребывании в местах лишения свободы. На расспросы отвечал, что ничего не помнит.
По возвращении о продолжении университетского образования мечтать было трудно – по версии организаторов репрессий, отпущенный на свободу враг народа не становился другом.
Год поэт трудился разнорабочим в театре Пушкина. Затем переквалифицировался в бухгалтера (курсы бухучета были одним из наиболее быстрых способов получить вполне себе востребованную специальность).
В литературной же жизни Чичибабин стал… Назовем это – поэт-подпольщик.
Дом номер 1 на улице Рымарской тоже мог бы прославиться в качестве исторического места. Здесь Чичибабин проводил поэтические сходки таких же непризнанных литераторов и любителей поэзии.
Часто бывавший в Харькове (и даже избиравшийся от Харькова народным депутатом бывшего Союза) Евгений Евтушенко оставил достаточно пространные воспоминания о Чичибабине и его чердачной комнатушке на Рымарской.
Евтушенко, приехав в Харьков в 1959-м, отправился именно туда. Хотя с точки зрения официальных представлений о советской литературе, Евтушенко был звезда первой величины, Чичибабин – вообще никто (хотя позже он даже несколько лет состоял в союзе писателей). Но поэты оцениваются не по количеству премий и наград, а по качеству стихов.
В Чичибабине словно уживались два совершенно разных человека – за внешностью серого совка скрывался литературный гений, колоссальная поэтическая харизма. Собственно поэтому столичная знаменитость и заглянул на огонек. Он хотел увидеть чудо, то, что в столицах – днем с огнем…
Евтушенко вспоминал о Чичибабине: "Он был одет во все советско-усредненное, учрежденческое, нечто заготзерновское, жэковское, счетоводческое, как будто его насильно запихнули в эту смирительную одежонку. Потом я узнал, что он на самом деле работает в конторе грузового автопарка.
А когда он начал читать стихи, расправив плечи и наполнившись неизвестно откуда взявшейся мощью, в нем проглянуло что-то древнерусское, что-то от вольных новгородцев, собиравшихся на вече…"
Так тоже бывает.
Почти двадцать лет, с 1966 года до 80-х, Чичибабин работал товароведом в трамвайно-троллейбусном управлении, где тоже мало кто (скорее всего – вообще никто) подозревал, что рядом за столом в обличье счетовода с зарплатой сто рублей сидит человеческий гений. Впрочем, сам поэт и не стремился к демонстрации – служенье музам не терпит суеты.
Слава пришла лишь на изломе эпох. Когда старый мир рушился гораздо быстрее, чем присущие ему представления о "главном в жизни". Чичибабина издавали, он собирал залы поклонников. Период прижизненной известности оказался чрезвычайно кратким. Зато Чичибабина и сегодня читать интересно. Многих многотиражных в свое время поэтов – нет. А Чичибабина – да. И, пожалуй, именно он остается наиболее ярким напоминанием о тех временах, когда Харьков был городом поэтов, а тематически названная площадь между памятниками Пушкину и Коцюбинскому вполне соответствовала своему названию – Поэзии. Там читали живые стихи. И десятки людей – что характерно – собирались их слушать…
